Восстанавливая церковь, воссоздаешь собственную душу

Казанский храм подмосковного села Хомякова, что в полутора десятках километров от Сергиева Посада, стоит прямо на так называемой второй бетонке — дороге А-108 вокруг российской столицы. После того как на МКАД перекрыли большегрузный транзит, это внешнее кольцо превратилось в весьма оживленную автомагистраль. К интенсивному движению легковых машин и рейсовых автобусов добавился мощный поток фур. Не так-то легко перейти дорогу к храму, особенно если учесть, что светофор у автобусной остановки не предусмотрен. Но четверть века назад, когда будущий настоятель протоиерей Лев Шихляров здесь оказался впервые, эти места, по его словам, выглядели совсем иначе.

Тбилиси — Москва — Хомяково

— Расскажите, пожалуйста, как вы здесь появились?

— Чтобы вспомнить первые шаги нашего прихода, надо вернуться еще на несколько лет раньше — в середину 1980-х годов, когда я учился в Московском энергетическом институте (МЭИ). Туда я поступил, окончив в 1981 году физико-математическую спецшколу в Тбилиси. Математика мне очень помогла: ценю ее за то, что развила во мне систему абстрактного мышления. Я вырос в грузинской столице в семье армянских интеллигентов, помнивших Российскую империю и преданных русской культуре, но за советское время растерявших веру. Крестился уже в юношеском возрасте, осознав себя христианином только в студенческие годы. Мой духовник служил в тбилисском русском Иоанно-Богословском храме, и в каникулярное время, приезжая в отчий дом, я понемногу алтарничал, читал за богослужением, пел на клиросе. В Москве, конечно, тоже ходил в храмы. В ближайшую к институту церковь Петра и Павла в Лефортове студенты пробирались с опаской, ведь тогда это считалось делом весьма рискованным: вроде бы институт специально подсылал дежурных отслеживать «неблагонадежную» верующую молодежь. Поэтому чаще я посещал другие действовавшие московские храмы: Воскресения словущего на Сивцевом Вражке, Скорбященский на Ордынке, Иоанна Воина на Якиманке. Но больше всего любил кафедральный Богоявленский собор, так называемый Елоховский, где особенно ощущал Божественное величие и красоту православного богослужения. Там в те годы часто, перекрывая своим пронзительным тенором хор, пел Иван Козловский.

Во время учебы были у нас, конечно, требовавшие полного послушания «комсомольские поручения». И чтобы не иметь дела с «атеистической пропагандой», я в качестве поручения вызвался преподавать в подготовительной физматшколе при МЭИ, которая тогда как раз открылась. Там я стал постигать вторую премудрость, которая мне очень пригодилась — опыт выступления перед большой аудиторией. Я учился весьма успешно, но что-то во мне стало меняться: будущая техническая специальность казалась скучной, и по окончании института ушел на два года служить офицером в авиацию. А демобилизовавшись, по направлению Грузинской Патриархии подал документы в Московскую духовную семинарию.

Мое высшее образование вкупе с офицерскими погонами могли стать серьезным барьером на пути в семинаристы. Однако милостию Божией в тот, 1989-й, год гнет светских властей на Церковь ослаб, работа приемной комиссии духовных школ постепенно становилась свободной от опеки, и я благополучно поступил.

Год спустя мои младшие друзья, жившие в общежитии МЭИ, прознали обо мне и рассказали своим преподавателям. И в один прекрасный день в семинарии появилась депутация из моей прежней альма-матер с просьбой... разрешить мне преподавать в МЭИ основы религиозной философии. Конечно, по большому счету я был еще неуч, многого в богословии не знал, да и семинарский режим не располагает к вольностям. Но тогда, в начале 1990-х годов, семинария была завалена подобными предложениями из университетов, школ, войсковых частей, чуть ли не из детских садов. И проректор по учебной части Михаил Иванов формировал мобильные группы студентов-лекторов, которым предстояло стать проповедниками в светских заведениях. Включили в такую группу и меня, поскольку диплом об окончании светского вуза у меня имелся. Нас даже в Челябинский государственный университет звали. Но в основном, конечно, речь шла о разовых лекциях или краткосрочных командировках. А вот в МЭИ я закрепился на целых пять учебных лет: читал курсы истории религии и основ христианского мировоззрения — сначала на кафедре культурологии, а затем философии (всё еще марксистско-ленинской). За два года успел окончить семинарию, еще три учился в академии, которую потом завершил экстерном.

Однажды «миссионерская» заявка пришла из тогда еще Загорского района — из поселка Загорские дали, от директора местной школы, невероятно талантливого человека Иосифа Альбинского (ныне покойного). Наш семинарский «десант» из четырех человек стал регулярно ездить к школьникам. Мы придумывали разнообразные программы, которые можно было бы определить как нечто среднее между Законом Божиим и Основами православной культуры. И как-то раз весной вместе с группой учеников младших классов я отправился в поход за приток речки Веля в соседнее село Хомяково. Здесь мы увидели заброшенный, абсолютно разоренный храм, по окна заваленный мусором, хотя и с частично сохранившимся куполом. В это же время, в самом начале 1990-х годов, в Загорских далях возникла первая православная община, занявшаяся расчисткой завалов и поиском средств для воссоздания храма.

— А что же население самого Хомякова?

— Села в смысле общинного деревенского уклада здесь уже давно не было. Правда, обитал десяток бабушек, две из которых, как оказалось, помнили старое время, когда они еще венчались в этом храме; одна из них была по-настоящему воцерковленной. А немногочисленные местные представители сильного пола, когда мы понемногу начали богослужения, собирались лишь на отпевания односельчан. Или попадали в храм, когда отпевали... их самих.

В общем сразу стало очевидно: опираясь на одних только хомяковцев, приходскую жизнь не выстроишь. В Загорских далях, где располагается правительственный санаторий, жизнь тогда считалась элитной. В массах, состоявших в основном из санаторских медработников и учителей местной школы, еще жив был дух коллективистского энтузиазма, и новообразованной общине очень хотелось возрождать храм вместе с молодым деятельным священником. Священнослужителя в Хомяково, правда, вскоре назначили. Но по семейным обстоятельствам служить ему здесь было нелегко, и его перевели в другое место. В то время я, еще студент академии, проходил практику диакона в тамошнем храме. И по моей иерейской хиротонии осенью 1993 года вышло так, что служить в Хомякове некому. Поэтому по просьбе местной общины Высокопреосвященный митрополит Ювеналий назначил меня сюда настоятелем.

Это назначение я воспринял с радостью. Во-первых, моя супруга была из местных, и было где жить. Во-вторых, восстановление храма я постепенно стал ощущать как воспитание брошенного ребенка, которого ты нянчишь и растишь. Материально было тяжело. Если в течение сезона удавалось договориться с рабочими и оштукатурить стены — это уже считалось большой победой. Но ты отдаешь храму, а он отдает тебе. Жаль, что это мало кто понимает из нынешнего молодого поколения. Спросил как-то у юноши, будущего собрата: возьмешься восстанавливать разрушенный храм? «Нет-нет, мне семью содержать, зарабатывать нужно, а такой храм — когда-нибудь потом, в зрелости...» Увы, современная экономическая ситуация сказывается на психологии!

Сразу же после прибытия сюда занялся историей села Хомякова. Но в архивах по церквам Московской губернии ничего не нашел. Позднее выяснилось: исторически эта местность, известная как Хомяковская пустошь, она же Пречистенская, числилась за Владимирской губернией. И именно во «Владимирских епархиальных ведомостях» XIX века обнаружил упоминание о ней: в начале XVIII столетия ее получил род боярина Тихменева — стольничего Ивана Грозного. На месте, где потом будет стоять храм, новые владельцы принялись рыть фундамент под усадьбу и... наткнулись на старинные христианские захоронения. Увидев остатки погоста, они решили: тут наверняка стояла церковь, так что усадебный дом возвели поодаль. А здесь поставили деревянную церковь в честь Казанской иконы Божией Матери. Здание это потом сгорело в пожаре и уступило место каменной постройке, реконструированной в итоге к 1803 году. Позднее здесь выросла колокольня, а в середине позапрошлого века — часовня для отпевания покойников. Располагавшаяся в конце парковой аллеи усадьба сгорела в 1980-е годы, в эпоху пионерлагерей. А вот помещение часовни в составе паркового ансамбля мы получили в более или менее сносном виде: до нас оно использовалось в качестве сельского медпункта, сейчас же функционирует как дом причта.

— С чего непосредственно начиналось формирование ткани приходской жизни?

— Хомяковских бабушек я привлекал, как мог. Со временем они стали ходить на богослужения. Но с самого начала было очевидно: погоды они не сделают. А тут еще поселок Загорские дали вывели из подчинения санаторию, и уровень жизни резко опустился до среднего по округе. По мере угасания поселка молодежь стала разъезжаться. Даже моих воспитанников из поселковой школы (а позднее — из воскресной школы) теперь тут немного. Оставшееся население старело. Но, к счастью, приход стал пополняться семьями моих студентов и выпускников сначала из МЭИ, а потом из Российского православного университета, где я преподаю уже двадцать лет. Они регулярно сюда приезжают. В общине теперь по большому счету пара десятков москвичей и столько же жителей Сергиева Посада, других подмосковных городов. С чего вообще мы начинали? С элементарных вещей, этических. Учил, чтобы, подходя к Чаше, не толкали друг друга — иначе не буду причащать. Запрещал иным ретивым старожилам делать замечания гостям, выглядящим, по их разумению, неподобающе. Внушал так обходиться с новичками, чтобы им обязательно захотелось прийти в храм еще раз. Затем — следующая ступень: заботиться о ближнем, навещать заболевших сестер и братьев, помнить об их нуждах, не оставлять в унылом одиночестве. Здесь неоценимым оказался почерпнутый мною еще в советской Грузии в конце 1980-х опыт приходских «агап», когда мы, чаевничая у настоятеля после Литургии, вроде бы просто общаемся и чьи-то душевные переживания обсуждаем, но незаметно и духовные проблемы разрешаем, и становимся в определенном смысле большой семьей. Поначалу здесь, в Центральной России, подобная практика иными воспринималась с недоверием, поскольку безбожные годы отбили всякую память о приходской жизни. Но мы эту традицию соблюдаем неукоснительно. Много дала и такая крупная форма приходского общения, как совместные паломничества. Правда, у нас они теперь гораздо реже — видимо, с годами перестали быть легкими на подъем.

Община вместо прихода

— Получается, в Хомякове у вас не приход, а, так сказать, «приезд», в большинстве состоящий из паствы, постоянно проживающей в других населенных пунктах. Скольких верующих вы сейчас окормляете?

— В обычный воскресный день на Литургию собирается десятка три прихожан. В самые большие праздники случается около сотни молящихся. А вот во время всенощного бдения храм почти пуст. Из поселка прихожан я сам привожу на микроавтобусе. Из остальных же мест к нам добираются самостоятельно, чаще за рулем. В темноте по нашим дорогам передвигаться — удовольствие сомнительное. Если кому-то очень нужно помолиться и вечером, и утром, а путь неблизкий, разрешаю переночевать в этом домике. Но такое может себе позволить далеко не каждый. Многие из прихожан-ветеранов параллельно с воцерковлением обросли семьями, хлопотами по воспитанию детей. Хорошо, если они вырываются сюда, в Хомяково, всей семьей. А если нет — уже по отпусте Литургии из дома идут тревожные звонки: скоро ли будешь, что ты там застрял? Конечно, полноценно побеседовать с таким духовным чадом не получается. Видишь, как он разрывается между двумя семьями: собственной и нашей, общинной.

— Отец Лев, Святейший Патриарх Кирилл неоднократно подчеркивал первостепенное для Церкви значение развития приходской жизни, всех форм общинной активности. В то же время ваша община не совсем обычная. В соответствии с позапрошлогодним июльским решением Священного Синода епархиальные советы сейчас завершают разработку территориальных границ приходов в сельской местности, приписывая к ним все существующие населенные пункты. А у вас коренные жители на приходе, получается, пребывают в меньшинстве...

— Проблем то решение нам не добавляет. Ведь Хомяково и Загорские дали как сельские поселения полностью входят в наш приход. Другое дело, что священнослужители при отправлении треб обязаны руководствоваться территориальными границами приходов, иначе порядка не будет. Одно время в Загорских далях вместе со мной обитали пять священников. И некоторых из них сами жители порой просили вести какую-то параллельную деятельность на «моей» территории: крестить младенцев, освящать квартиры... В духовных школах по этому поводу нам привили принципиальную позицию: подобным нельзя заниматься, не известив главу прихода, на канонической территории которого находишься. Он, скорее всего, пойдет тебе навстречу в порядке братской помощи, но никакой «подпольщины» тут быть не должно. Что же касается паствы, приведу пример с бывшим составом нашего университетского хора. У меня прежде в большие праздники пели мои студенты — замечательные голоса, прекрасно подобранный ансамбль. Они выросли, обзавелись семьями, расселились по всему Московскому региону и на богослужения в Хомяково теперь приезжают крайне редко. Конечно, каждый из них вправе посетить храм рядом с домом, и при необходимости они ходят туда, исповедуются, причащаются, заказывают требы. Но от этого они не перестали быть членами нашей общины! И я счастлив, что у нас из таких христиан, не растерявших веры, сложилась семья единомышленников.

— Почему же в нее так и не вошли коренные хомяковцы?

— Почему же не вошли... Три местные бабушки — мои постоянные прихожанки. Вы же видите: в исторической своей части село вымерло.

— Но ведь оно разрослось за счет новых домов — как богатых дач, так и коттеджей, в которых живут постоянно...

— Увы, их обитатели вспоминают о Церкви и о Боге, только когда в их жизни что-то приключается. В обычное, «мирное» время они приезжают в Хомяково отсыпаться. Все они милые люди, зовут меня на освящение домов, да и просто на праздники приглашают. Я не могу сказать, что проповеди о Христе им чужды. Более того, раз в год заходя на богослужение, они могут потом сесть за трапезу и естественно влиться в наше общение... Но миссия в их отношении, увы, далеко не закончена. А мешает успеху их ритм жизни. Вообще несоответствие сложившегося ритма народной жизни церковному пониманию седмицы превратилось в одну из самых болезненных проблем православной части российского общества.

«Выписать» наказание еще не значит искоренить грех

— Как вам кажется, какие изменения ваша община претерпела за два десятка лет?

— Она стала сплоченнее. Поначалу случались недопонимания, иногда царила нервная обстановка. Пытались мною и командовать. Теперь я понимаю: священнослужитель не вправе, в отличие от мирянина, играть в демократию. Чтобы возглавляющий приход настоятель стал хозяином, он должен почувствовать ответственность за принимаемые решения, обеспечивая их выполнение. А значит, у него должны быть для этого рычаги! Как только я понял, каким образом необходимо вести себя для выполнения этих условий, подоплека для серьезных конфликтов исчезла. Конечно, как и в любой семье, у нас бывают ссоры. Но опыта для их преодоления, построенного на взаимной любви, теперь намного больше. Наверное, и ценим мы друг друга, равно как и богослужение, гораздо сильнее.

— По исповеди это заметно?

— Регулярно посещающие богослужения прихожане исповедаются часто. В каком-то смысле исповедание ими грехов, если в их жизни не происходит чего-то из ряда вон выходящего, можно назвать формальным. Разумеется, накрыть их епитрахилью и прочитать над ними разрешительную молитву не менее тайносовершительно. Но это скорее не покаяние, а осознание собственного недостоинства перед принятием великого таинства причастия. Для обстоятельной же исповеди, тем более генеральной, я выбираю другой день. Мы сначала садимся и беседуем. Затем, когда кающийся подготовлен к собственно исповеданию грехов, продолжаем наше общение у аналоя. После этого, если передо мной человек, впервые пришедший на исповедь или приступающий к этому таинству после многолетнего перерыва, я даю ему некое духовное задание. Затем опять исповедую и при отсутствии серьезных преград причащаю.

— О каком духовном задании может идти речь? Приведите, пожалуйста, конкретный пример.

— Например, некто исповедует грех прелюбодейства. Естественное условие и задача ему — абсолютное прекращение этого деяния. Дальше надо разбираться, как к этому прийти. Но кающийся должен осознать: именно сегодня, с этого самого момента начинается постепенное, но бесповоротное изменение его жизни; назад дороги нет и быть не может. Разумеется, в этот момент ему надо помочь и с духовной литературой, и с молитвой. В конечном счете следует добиваться, чтобы не только тело его перестало прелюбодействовать, но и душа ушла в сторону от старой жизни, где это было возможно, наполнилась совсем другими переживаниями, очистилась перед вкушением Святого Причастия. Сегодня уже недостаточно по какому-то формальному канону «выписать» кающемуся определенное дисциплинарное наказание. Его, конечно, надо иметь в виду и применять в той или иной мере. Но настоящий талант духовника на этом этапе работы — психологический: он обязан чувствовать, как именно душа кающегося сопрягается с его телом, и помогать бороться с грехом в обеих частях человеческого естества.

— Насколько часто случаются в вашей общине такие генеральные исповеди?

— Еженедельно. Как правило, отвожу для них субботу. Обычно для такого продолжительного собеседования приезжают три-четыре человека.

— Можете ли назвать что-то, что на приходе сделать пока не удалось?

— Не получилось у нас заниматься сельским хозяйством, хотя земельный участок у храма есть. Во-первых, потому, что все мы, и я не исключение, люди городские. Во-вторых, нас все-таки мало — гораздо меньше, чем насельников в монастыре.

— Насколько перспективной, на ваш взгляд, может оказаться передача опыта вашей общины другим приходам?

— Недавно нам для отзыва прислали документ об организации общинной жизни. Я просмотрел его и понял: составляли его люди, всю жизнь прослужившие в никогда не закрывавшихся городских храмах. Конечно, между городскими и сельскими приходами разница по-прежнему огромна. В большом городе намного труднее объединить прихожан общей целью, зато там неизмеримо легче собрать материальные средства. Думаю, наш опыт может оказаться интересным, как парадоксально это ни звучит, очень большим приходам в мегаполисах, где назрела необходимость их разделения «на низовом уровне» на несколько общин. Мы могли бы поделиться, как правильно выстраивать такие относительно малые общины. Вообще, если сводить весь опыт нашей Церкви последних десятилетий в этом вопросе, здесь следует избегать двух крупных ошибок. Первая — опасность фактического сектанства, когда во главе небольшой общины встает «лжестарец» и начинает отдавать ценные указания типа «немедленно переселяться с севера на юг или с запада на восток», вызывая тем самым подлинные жизненные драмы и разрушая семьи. Вторая — управленческий формализм, когда никому нет дела до того, что творится на приходе, и когда какая-нибудь уборщица начинает советовать неофитам «молиться птицам, потому как они ближе к небу и передают наши молитвы Богу».

Но вот что мне очень нравится — это наша обязанность проводить перед таинством крещения катехизические беседы (в соответствии с принятым Священным Синодом в 2011 году документом «О религиозно-образовательном и катехизическом служении в Русской Православной Церкви»), что я с моими друзьями-священнослужителями и так практиковал все эти годы. Беседы эти выявляют огромные проблемы, вызывают порой мировоззренческие споры, но в любом случае побуждают молодых родителей и крестных гораздо серьезнее отнестись к своему воцерковлению. Во всяком случае, надеюсь, эти люди уже не скажут, как говорили в былые времена: «Да я толком ничего и не поняла — поп там что-то себе бубнил под нос, потом побрызгал, помазал, постриг и отпустил, причем с именем Изольда так меня и крестил!»

— Отец Лев, у вас большой опыт духовничества. Можете вспомнить исповедь, которая вас по-настоящему потрясла и удивила?

— Мой опыт духовничества по сравнению с маститыми отцами весьма скромен. Примеров же удивительных немало. Некогда совсем еще молодым священником я приехал в отпуск в Тбилиси и в своем родном храме принимал исповедь у одного высшего чина республиканского КГБ в отставке, по национальности грузина, для которого русский был вторым родным языком. Трепетная вера этого седовласого человека и его искренние переживания настолько поразили меня, что с тех пор я иначе стал смотреть на силовые структуры. Сильная и спасительная вера в Бога доступна каждому, понял я тогда, какие бы важные погоны ни были на мундире стоящего перед тобой человека...

СПРАВКА.

Протоиерей Лев Шихляров родился в 1964 г. в Тбилиси. В 1987 г. окончил с отличием Московский энергетический институт (специальность «городской электрический транспорт»). В 1991 г. с отличием окончил Московскую духовную семинарию, а в 1995 г. экстерном — Московскую духовную академию. В 1992 г. рукоположен в диаконский сан, в 1993 г. — в сан иерея. В 2004 г. возведен в сан протоиерея. С октября 1993 г. по сей день — настоятель храма Казанской иконы Пресвятой Богородицы с. Хомякова Сергиево-Посадского р-на, с 2002 г. настоятель храма Воскресения Христова с. Захарьина того же района.

С сентября 1995 г. по сей день преподает в Российском православном университете. Автор письменных, аудио- и видеокурсов по аскетике, Ветхому Завету, Новому Завету, апологетике. Несет послушания в качестве ответственного за работу с молодежью в Сергиево-Посадском р-не и члена епархиальной богослужебной комиссии.